...нічиїм поцілунком не будемо втішені ми...©
я долго думала, стоит ли это делать здесь, но в конце концов, какого черта? я этот текст ставила, еще кое-где ставили, почему бы не выложить его в свободном доступе - внезапно здесь найдутся желающие его прочитать.
Итак, пьеса "Река под рекой", навеянная мотивами книги Эстес "Бегущая с волками".
читать дальшеРека под рекой
Это пьеса-песня, пьеса-танец, пьеса-ритуал, и если когда-нибудь кто-нибудь, кроме автора, соберется ее ставить, он непременно должен иметь это в виду.
Первую сестру зовут Мечта
В жилище Марии есть вода, огонь, воздух и земля. Есть бубен, ловец снов, нитки и бусины. Есть зерна и вино, корни и ветви, свежее и сухое. Есть три цвета: черный, белый и красный. Жилище Марии – сама жизнь, и все, что Мария делает – просто живет.
Все начинается с того, что Мария поет колыбельную на древнем и, возможно, никому больше, кроме нее, неизвестном языке. Она поет колыбельную и вяжет куклу – и то и другое выходит у нее естественно, словно дыхание. Когда кукла готова, Мария принимается за другую – и так, пока не закончится песня, а песня заканчивается тогда, когда ей хочется, и ни секундой раньше.
Мария. Если и есть в жизни смысл, так это – танец. Если есть у жизни сердце – так это песня. А если есть в жизни соль – это сказка. Этому меня научила моя мать, а ее саму научила ее мать, моя бабка, а ту – прабабка, а ее – прапрабабка, и так все глубже и глубже, все дальше и дальше. Когда я закрываю глаза, я вижу перед собой их лица – лица женщин из моего рода. Я вижу длинные вереницы женщин – красивых, сильных, мудрых, выносливых, старых и молодых. Я слышу, как они поют – хотя не всегда разбираю слова – но знаю, о чем они поют. О муках рождения детей и светлом лике смерти, о том, как алеет кровь на их руках и чернеет земля под их ногами, о том, что нет ничего слаще материнского молока и ничего горше материнской слезы, о том, как течет и вскипает магия под их кожей и проступает венами на поверхность.
Я вижу, как струятся их волосы, когда они расчесывают их в лунном свете, гребнями, сделанными из ольхи и березы. Мысли их бесплотны и призрачны, но я знаю, о чем они думают в эти минуты. Они думают о твердом и мягком, влажном и горячем, копье и щите, огне и воде, о зернах и плодах, о циклах и спиралях, что свивают свои кольца во мраке мироздания, бесконечно стремясь к свету и так же бесконечно падая назад, во мрак.
Вижу, как колышутся их бедра, когда они кружатся в танце. Плывут, плавятся, возникают на мгновение перед моими глазами, чтобы вновь исчезнуть – вереницы и вереницы женщин из моего рода. Они сотканы из стонов и криков, из смеха и вздохов, из плоти и крови, они полны терпкой влаги и несокрушимой силы – я чую ритм их танцев. Я знаю, для кого они танцуют, для кого наклоняются и выгибаются, для кого падают на землю, чтобы уже в следующую секунду взлететь к небу, для кого замедляются и ускоряют свои движения.
Мужчины говорят о таких танцах: древние как мир – мол, сколько лет миру, столько и танцу. Неправда! Танец древнее. Потому что боги создали этот мир, танцуя, и повелели всем женщинам на земле – танцевать. Пока мы танцуем, мир стоит, мир стоит, пока мы танцуем. Боги всегда любили пошутить! А если боги любили пошутить, значит, и людям не стоит быть серьезными – говорила мне мать. А еще говорила: слушай, девочка, свое сердце. В нем, в сердце – уже всё есть.
Когда Мария говорит эти слова, она, несомненно, совершает ритуал, смысл которого понятен прежде всего ей и тому, в честь кого он совершается. Но совершает его она так же просто, как до этого плела куклу, и так же естественно, как и все остальное, что она будет делать. Для нее нет разницы между зажиганием огня, танцем и подметанием пола – все это Мария делает одинаково осознанно.
В продолжение ритуала рождается танец – под музыку, возникающую извне и под слова, возникающие внутри. И даже если замолкает музыка, слова все равно продолжают возникать, и Мария все равно продолжает танцевать.
Мария. Золотой мой, странный, выйди из тумана, лучом озари, лаской одари, выходи понемногу на верную дорогу, выходи понемногу на верную дорогу. Замочила платье, выплела заклятье, небо отворится, чтоб ты мог спуститься, чтоб ты мог спуститься, силой подкрепиться. Ускользают тени, день уже длиннее, и в земле горячей жив росток незрячий, что пробьется к свету, к ясному ответу, золотой мой странный, выйди из тумана, лучом озари, лаской одари, выходи понемногу на верную дорогу, выходи понемногу на верную дорогу...
Как у света четыре стороны, как у года четыре поры, как у суток четыре времени, как у волка – четыре лапы, так и у сердца – четверо врат, какие открывать – лишь тебе решать, как на свет смотреть, какую песню петь, четыре сестры, по отдельности сильны, непобедимы вместе, каждая на своем месте, кто их имена откроет, к тому они и приходят, кто их имена узнает, тот ими выбран бывает…
Появляется Волк. Он молод и красив собой, но в глазах у него – вечная тоска о чем-то большем. В руках у Волка – письма к Марии. Они могут выглядеть по-разному, как бусины или пучки сухих трав, ракушки на шнурках или разноцветные камешки – всего этого в жилище Марии предостаточно.
Волк. Ты меня звала, Мария?
Мария прерывает свой танец, хотя танец, как и ритуал, нельзя прекратить. Диалоги Марии с Волком тоже похожи на танцы.
Мария. Если бы не звала, Мак Тир, ты бы не пришел.
Волк. Ясно. Значит, я Мак Тир?
Мария. Сегодня воскресенье, я подумала – почему бы и нет? Хорошо звучит.
Волк. Как скажешь.
Мария смотрит на письма, которые принес Волк, и которые сегодня имеют вид пшеничных зерен.
Мария. Твоя добыча?
Волк. Твоя почта.
Зерна густым потоком льются на колени Марии.
Мария. Сегодня мало.
Волк. Воскресенье.
Мария. Кофе сварить?
Волк. Я и сам могу.
Мария. Как знаешь.
Волк. Ты, конечно, делаешь это лучше…
Мария. У меня просто практики больше.
Волк. Но ты всегда добавляешь пряности, а нам, волкам, это не очень-то приятно.
Мария. Как могут быть неприятны пряности?
Волк. Ну, извини.
Мария. Ладно. Тогда свари мне кофе, пока я разбираю почту.
Волк. Хорошо.
Волк собирается уже выходить – ему пора варить кофе для Марии или охранять ее дом, или творить для нее музыку, но он задерживается на минуту.
Волк. Я хотел тебя спросить...
Мария. Наконец-то!
Волк. Да нет, не о том.
Мария. А! Ну, тоже ничего.
Волк. Как ее имя?
Мария. Чье?
Волк. Первой сестры.
Мария. Ты уверен, что хочешь это знать?
Волк. Я твой волк. Разве я не должен знать того, о чем ты думаешь?
Мария. А я не думаю, я плыву. Мир – это река, а есть еще одна река – под рекой, а под ней есть третья, и так до бесконечности. Все, чего мир ждет от нас – это чтобы мы доверились ему и нырнули. Чем глубже нырнем – тем выше взлетим, понимаешь?
Волк. Честно? Нет. Но я еще молодой. Я постараюсь.
Мария. Не старайся, Мак Тир, просто плыви.
Волк. И все-таки?
Мария. Как зовут первую сестру? Мечтой, конечно, как же еще.
Волк. Я почему-то так и думал.
Волк уходит, оставляя Марию наедине с ее письмами. Какое-то время она говорит с ними, а они говорят с ней, но все это остается неслышным кому-то еще, прежде чем, наконец, обретет голос, и Мария станет читать письмо вслух.
Мария. «Дорогая Мария! Это Анна. В детстве я очень любила шить и наряжать своих кукол, поэтому, когда выросла, поступила на юридический факультет. Сейчас мне тридцать восемь, у меня есть престижная работа, собственный дом с бассейном, две машины, муж и дети, а золотых цепочек в шкатулке столько, что я уже не могу ее поднять, эту шкатулку. По утрам, когда я просыпаюсь, я всегда говорю себе: Ты счастлива, Анна, ты очень-очень счастлива. Миллионы женщин не имеют того, что есть у тебя. Миллионы женщин завидуют тебе и грезят о том, чтобы у них все это было: престижная работа, собственный дом с бассейном, две машины, муж и дети. А! Еще золотые цепочки! Миллионам женщин только снится все то, что есть у тебя наяву, поэтому, Анна, ты счастлива, ты очень-очень счастлива. Но если я счастлива, Мария, почему мне так хочется умереть? Почему в моих глазах нет блеска? Почему погас огонь внутри меня? Ведь у меня все есть, Мария: престижная работа, собственный дом с бассейном, две машины, муж и дети. И золото, золото, столько золотых цепочек, что впору удавиться на одной из них!»
Мария выпускает из рук это письмо, а за ним еще одно и еще.
Мария. Если бы моя мать сказала мне когда-то, когда я только начинала, с чем мне придется иметь дело, хватило бы у меня сил начать? Если бы я знала, сколько раз мне придется читать и слышать вот это: «Дорогая Мария! Меня зовут Вероника, и я всю жизнь мечтала стать художницей, но обстоятельства сложились так, что я была вынуждена пойти работать на фабрику…»
«Мария! Неважно, как меня зовут, потому что это не имеет никакого значения точно так же, как моя жизнь не имеет никакого смысла. Я хотела лечить животных, но мои родители сказали, что это непрестижно, и я стала экономистом, хотя ненавижу цифры и люблю животных…»
«Я танцевала, но мой муж сказал, что это неприлично…»
«Я сочиняю сказки, но мои родные говорят, что они примитивные и глупые…»
«У меня была мечта, но отец заставил меня от нее отказаться…»
Убила мечту… Похоронила надежды… Меня заставили… Я не вижу смысла… Мне страшно… Я покорилась… Мой огонь погас!
Мария яростно отбрасывает письма.
Мария. Погас, значит?! А что ты сделала для того, чтобы он горел? Огню нужны дрова, а душе – мечта, иначе она, душа, как птица без крыльев. Тело согреть нетрудно, но нам ведь всегда мало, верно? Всегда хочется накормить его повкуснее, нарядить покрасивее, цепочек золотых на него навесить, шею ими обмотать, чтобы потом удавиться легче было. Нет великой доблести в том, чтобы идти за своей мечтой. И мужества никакого особого в этом нет. Это все поэты, они любят представить простую вещь так, что она чем-то волшебным кажется, невозможным… Мечта – говорят поэты – она словно бабочка. Хрупкая и нежная, воздушная и непредсказуемая. Побежишь за ней – кто знает, куда она тебя заведет, в какие дебри, в какие болота? Бабочка-то по небу летит, а человек по земле бежит, подняться не может, взлететь не умеет – там, где мотылек легко сядет, легко вспорхнет, человек оступится да и завязнет.
А мне мать не так говорила. Она мне сказку о мечте рассказывала. Мечта – говорила она – это птица-орлица, и на месте ей никогда не сидится, летает она по небу, ныряет она под воду, и не просто так рыщет – человека ищет. А когда своего человека найдет, на крыло поднимет и с собой унесет, а он уж сам потом решает – свалиться ему или пусть летает…
Пока Мария рассказывает эту сказку, она и сама становится похожей на птицу-орлицу, которую ее мать называла Мечтой. Но даже в своем полете она не перестает быть Марией – которая помнит, что ее ожидают отброшенные письма. И она снова собирает их вместе – потому что всякое зерно нужно посеять, а на каждое письмо надо дать ответ.
Мария. Вот что я скажу тебе, дорогая Анна! С тех пор как ты пришла в этот мир, твоя птица-Мечта уже выбрала тебя. Она кружит над тобой, и стоит лишь поднять голову, чтобы, наконец, увидеть ее. Если ты пойдешь за ней, Анна, никто не скажет, куда она тебя приведет. Ты можешь взлететь высоко, а можешь и не взлететь. Можешь парить в небе долго-долго, а можешь и не попасть в поток. Я не знаю, Анна, что именно ждет тебя на этой дороге. Потому что это – только твоя дорога, не моя. Но я знаю, что если ты не сделаешь хотя бы одного шага по ней, хотя бы одного самого маленького шага – твой огонь никогда не загорится снова, сколько бы ты ни повторяла как заклинание, как мантру, как молитву: Я счастлива, я счастлива, потому что у меня есть… Что там у тебя есть, Анна? Две машины? Диплом юриста? Золотые цепочки? Единственное, что у человека есть – это его душа. Постарайся подумать об этом перед сном, Анна, просто постарайся подумать…
Мария отправляет письмо Анне и еще множество писем другим женщинам, и снова танцует свой танец и поет песню на каком-то другом языке, пока не настает время для иного ритуала и иного рукоделья.
Имя второй сестры – Сила
Мария заварила травы в горячей воде и теперь кропит свое жилище.
Мария. Мята для радости, корица для сладости, розмарин для чистоты, базилик для остроты, тимьян защитит, лаванда прояснит, анис откроет, бергамот утроит… Мята для радости, корица для сладости, розмарин для чистоты, базилик для остроты, тимьян защитит, лаванда прояснит, анис откроет, бергамот утроит…
Мария повторяет свое несколько раз, пока Волк не прервет ее. Он вносит охапку новых писем – на этот раз они выглядят как клубки ниток.
Волк. Здравствуй.
Мария. И ты будь здоров!
Мария обрызгивает Волка своим отваром. Волку это не слишком-то приходится по вкусу, и он чихает.
Волк. Я же говорил – нам, волкам, пряности не нравятся.
Мария. Ах, Фаркаш, без пряностей жизнь такая пресная!
Волк собирается что-то сказать, но решает промолчать. Мария снова брызгает на него водой.
Мария. Не спросишь?
Волк. О чем?
Мария. Почему ты сегодня Фаркаш?
Волк. Наверное, потому что среда?
Мария. Нет!
Волк. Потому что полнолуние?
Мария. Нет!
Волк. Потому что серебряная богиня так велела?
Мария. Нет, нет и нет!
Волк. Золотой бог?
Мария. Нет! Сдаешься?
Волк. Это ты у волка спрашиваешь?
Волк выхватывает у Марии миску с отваром и сам теперь носится за ней, пытаясь обрызгать водой. Оба смеются, когда Волку, наконец, удается поймать Марию – любым доступным ему способом.
Волк. И почему же сегодня я Фаркаш?
Мария. Тебе интересно, интересно, да? А я не скажу, не скажу, не скажу!
Волк. Мне умолять тебя? Или еще раз обрызгать водой? Что сделать, чтобы тебя заставить?
Мария резко перестает смеяться. Волк тоже быстро понимает, что шутка вышла неудачной. Он опускает руки, и Мария отходит от него.
Волк. Извини. Я не подумал.
Мария. Ты просто еще молодой.
Волк. Это не оправдание.
Мария. Точно.
Волк. Посмотришь сегодняшние письма?
Мария. Потом.
Волк.© Устала?
Мария. От чего?
Волк. Ну, от всего этого. Все только просят чего-то, жалуются, хотят. Бродят с погасшими светильниками, а ты – зажигай.
Мария. У меня на всех огня хватит.
Волк. Огня-то хватит, а воды?
Мария. И земли, и воздуха. Ты, Фаркаш, когда уйдешь от меня…
Волк. Что? Разве я могу от тебя уйти?
Мария. Можешь, можешь, не перебивай. Так вот, когда уйдешь от меня, запомни… Не стоит говорить женщинам: Я тебя заставлю!
Волк. Я могу их сломать?
Мария. Женщины плохо ломаются, но хорошо гнутся. А что бывает с лозой, если ее долго пригибать к земле?
Волк. Она выпрямится и ударит меня?
Мария. Вполне возможно.
Волк. Можешь облить меня пряной водой с ног до головы.
Мария. Лучше я расскажу тебе сказку.
Слышать такое от Марии – все равно что узнать: она тебя простила. Мария садится, а Волк укладывается головой ей на колени, и она начинает ткать свою сказку.
Мария. Там, где вершины гор целуются с небом, где ветры не свистят, а стонут, где снега белее белого, а скалы холоднее льда, жил один Старик. Птицы носили ему вести в клюве, звери доставляли пищу для тела, а рыбы – рыбы любили помолчать с ним за компанию. Рыбы – они всегда знают, о чем и с кем можно помолчать.
Волк. А люди?
Мария. А люди? Что люди… Люди ничего Старику не приносили, только брали – кто совет, кто лекарство, кто просто ласковый взгляд. Но Старик от этого не беднее становился, а наоборот.
Каждый год, когда весна убивала зиму, а мать Земля зачинала новую жизнь, приходили к Старику ученики – мудрости его научиться – и никого он от себя не гнал, всем открывал свои секреты, да и секретов тех было, словно серебряных монет в кружке у нищего. Рано вставать, холодной водой умываться, за все мир благодарить и делать то, для чего рожден. Если ты царь – будь добр, правь. Если ты гончар – лепи свои горшки. А если ты певец – пой свою песню и ни о чем не тревожься. Но все, что ты делаешь – делай честно и в полную силу.
И вот однажды пришел к старику великий Воин. Ни одного поражения не потерпел он, ни одного врага не отпустил живым с поля боя. Силы в нем было столько, что земля трещала под подошвами его сапог, а камни сами из-под ног раскатывались – чтоб не наступил, в муку не перемолол.
- Возьми меня к себе в ученики, – сказал Воин Старику. – Не возьму, – ответил Старик. – Что?! – воскликнул Воин, и в глазах его запылала ярость. – От северного моря до южного, от восточных гор до западных равнин – все меня знают и все меня боятся! А ты не хочешь взять меня в ученики? – Нет, – отвечал Старик. – Я не стану твоим Учителем, потому что на самом деле ты ничему не хочешь учиться. – Последнего жалкого оборванца берешь ты к себе в учение, а меня – сильного духом, не хочешь? – заревел Воин. – И в третий раз повторяю тебе: не хочу, – кротко сказал Старик.
Рассвирепел тогда Воин, выхватил свой меч и бросился на Старика. Ученики закрыли собой своего Учителя и пытались дать отпор Воину, но у них не было столько сил, сколько у него, и оружия не было тоже. Так они все и погибли, но ни один не склонил головы перед Воином и ни один не показал ему свою спину.
- Вот и хорошо, что ты мне отказал! – рассмеялся Воин, вытирая о траву окровавленный меч. – Чему бы ты мог научить меня? Слабости? – Ты так ничего и не понял…– Ты пришел за уроком, а останешься без него. У тебя есть сила, но нет смирения, а, значит, в тот момент, когда ты потерпишь поражение в битве – ты умрешь, даже если тело твое проживет еще долго-долго.
Мария замолкает, но Волк не выдерживает долгого молчания.
Волк. И что потом?
Мария. Потом? Потом Воин потерпел поражение и умер.
Волк. Его убили?
Мария. Нет. Он просто не смог жить проигравшим.
Волк. Ну и правильно. Если проиграл, значит, ты слабый. А если слабый – зачем тогда вообще жить?
Мария. А что такое сила, Фаркаш? Сила в твоих лапах, верно. Сила в твоих клыках, сила в твоей груди, великая сила! Но на всякую силу есть та, что сильнее. На всякий меч есть своя пуля. Иногда нужно уметь принять поражение – чтобы выиграть главную битву.
Мария принимается за свои обычные дела, но Волк все никак не может успокоиться.
Волк. Вторую сестру так и зовут – Сила?
Мария. Думаю, да. Так говорила мне моя мать, а ей – ее мать, а той…
Волк. Все женщины твоего рода, это я понял.
Мария. Молодец.
Волк. Я быстро учусь. Мечта… Сила… Сила…Мечта… Что толку в мечте без силы?
Мария. Не больше, чем в силе без мечты.
Волк. Но иногда сила заключается в слабости?
Мария. Очень часто. Спроси об этом любую женщину.
Волк. Я не знаю других женщин, Мария, я знаю только тебя. Ты спела для меня песню, и я пришел.
Мария смотрит на Волка и тихонько поет ему песню, но его сейчас интересует только один вопрос.
Волк. А главная битва – где она идет, Мария?
Мария подходи к Волку близко-близко, так что они могут слышать дыхание друг друга, и ничего не говорит ему словами, лишь кладет руку на его грудь – туда, где под человеческим обличьем бьется сердце Волка. Волк накрывает ее руку своей – и на этот раз Мария не собирается вырываться. Волк уходит первым, но оборачивается.
Волк. И все-таки – почему я сегодня Фаркаш?
Мария. Потому что я так захотела…
Волк кивает головой, словно в самом деле что-то понял, и уходит.
Третья сестра – Любовь
Мария снова поет и плетет реальность из разноцветных ниток, читая в клубках вопросы и выплетая ответы на них.
Мария. «Дорогая Мария, это я, София. Во мне сидит некое чувство, и я боюсь, что оно просто разорвет меня изнутри. Подскажи, пожалуйста, что мне делать? Что делать, что делать?»
Дорогая София! Если некое чувство собирается разорвать тебя изнутри, единственное, что ты можешь с ним сделать – это выпустить его на волю. Встань утром пораньше, умойся холодной водой, надень свое лучшее платье и выходи из дому. А как только переступишь порог, начинай танцевать, дорогая София, танцуй себе и танцуй – а если можешь при этом еще и петь, то непременно делай это. И так до тех пор, пока не почувствуешь, что поделилась с миром всем, чем могла, и стала совершенно пустой внутри и свободной для нового чувства.
«Дорогая Мария! Это опять я, София. А что, если я выплесну в мир свое чувство, а мир его не примет?»
Дорогая София, если мир не примет твоего чувства, это будут уже проблемы мира, а не твои. Твое дело – выплеснуться.
«Дорогая Мария, но не стану ли я в таком случае пустой?»
Непременно станешь, дорогая моя София. Пустота на самом деле – это прекрасно. Это новизна, легкость, свобода – нет ничего лучше свободы, но ее невозможно объяснить словами.
«Дорогая Мария! Это вновь я, твоя София. Чувство свободы – это, разумеется, прекрасно. Но что если я так и останусь пустой навсегда? Ведь то, что есть сейчас во мне, уйдет, а новое? Что если новое так и не возникнет, не родится? Уж лучше бы мне поостеречься и сохранить хотя бы то малое, что есть во мне сейчас – одно-единственное чувство – чем открывать себя всем ветрам и подвергать неоправданному риску. Кто знает, что может надуть неизвестным ветром?»
Дорогая София! Когда ты задаешь мне одни и те же вопросы в течение нескольких лет – ты уверена, что в самом деле хочешь услышать мои ответы?
«Дорогая Мария! Я была бы очень признательна, если бы ты давала мне ответы не только во сне, но и каким-нибудь другим способом. Дело в том, что мой будильник обычно заведен на половину шестого. Вставать-то мне надо в семь, но я всегда завожу будильник на половину шестого, чтобы иметь возможность уделить немного времени себе. Я знаю, что ты посылаешь мне очень красивые, ярко раскрашенные сны, полные чудесных знамений и тонких намеков, но не могла бы ты сделать эти намеки чуточку толще, дорогая Мария? Потому что в тот момент, когда мой проклятый будильник звенит – то есть, каждый день, в половине шестого утра – я вскакиваю и забываю то, что мне снилось. В общих чертах помню, а детали – нет. Не могла бы ты сделать так – ну, пожалуйста, пожалуйста! – чтобы я помнила все? Заранее тебе благодарна, твоя София».
Дорогая София… Вот уже несколько тысяч лет я делаю то, что я делаю, и меня крайне сложно чем либо удивить, но похоже, тебе это удалось. Скажи, пожалуйста, когда твой будильник звенит в половине шестого, ты действительно встаешь с постели, чтобы уделить немного времени самой себе?
«Дорогая Мария! Насколько я понимаю, ты тоже женщина. Нет, не так – ты как раз и есть женщина, а я – женщина тоже. В общем, раз уж мы обе женщины, зачем ты задаешь этот вопрос? Конечно, я не встаю. Я выключаю будильник и сплю еще полтора часа. Но детали снов забываю и боюсь, что так никогда и не смогу понять – что же мне делать с тем чувством, которое сидит во мне и просто разрывает меня изнутри?»
Дорогая София! Может быть, ты уже лопнешь, наконец, и оставишь меня в покое?!
Входит Волк со свежей почтой для Марии. Сегодняшние письма плавают в круглом маленьком аквариуме с чистой водой.
Волк. Ого! Я и не думал, что ты умеешь злиться.
Мария. Иногда это даже полезно. Нельзя же все держать в себе, Лобо.
Волк. Почему это имя меня даже не удивляет?
Мария. Сегодняшняя почта?
Волк. Разумеется.
Мария. Почему столько воды?
Волк. Сегодня много слез. Все просят о любви, а когда женщины просят о любви, они не могут не плакать.
Мария. Уж конечно, если мужчины просят о любви, они делают это с сухими глазами.
Волк. Да.
Мария. Лобо, ты просто еще…
Волк. Уже нет. Я вырос. Разве ты сама не видишь?
Мария. Колесо года вертится как заведенное. Зерно, посаженное в землю, дает всходы, ростки поднимаются над почвой, жадно глотают дождь и впитывают солнечный свет, растут и крепнут под ветрами, тянутся вверх, вверх, вверх – пока не созреют плоды на них, чтобы в свою очередь упасть на землю и снова запустить колесо…
Волк. Сколько слов. Ты красиво сплетаешь слова.
Мария. Это моя природа.
Волк. Все, что ты делаешь, все, к чему прикасаются твои руки – все выходит красивым, живым, одухотворенным. Почему? В чем секрет?
Волк спрашивает Марию, и видно, что он и в самом деле хочет знать ответ. И когда Мария начинает отвечать ему, это немедленно перестает быть ответом и становится заклинанием.
Мария. Нет никакого секрета, Лобо, никакого секрета… Я просто делаю так, как учила меня моя мать: себя не бояться, на волнах качаться, нырять глубоко, взлетать высоко, двигаться в танце, ни за что не держаться, сказки сплетать, лаской исцелять, водою растекаться, землею рассыпаться, воздухом дышать и в огне сгорать… Вот и всё.
К тому моменту, как Мария произносит это «Вот и всё», в нее влюблен уже не только Волк, но и каждый мужчина, который может увидеть ее в этот момент.
Волк. Открой мне третье имя, Мария.
Мария. Я не открываю имен, Лобо. Ты сам узнаёшь их.
Волк. А если я узнаю неверно?
Мария. Не может быть ошибок, когда ты говоришь сам с собой.
Волк. Но все, кто тебе пишут, разве они говорят не с тобой? Разве не ты отвечаешь им через видения и сны, голосом интуиции и мгновенными озарениями? Разве не ты посылаешь им знаки, когда отправляешь в полет птиц, складываешь узоры из цветного песка, срываешь листья с деревьев, гонишь облака по небу?
Мария. Закрой глаза, Лобо, и просто ныряй. Ныряй все глубже и глубже.
Волк. Пока не достигну дна?
Мария. Нет никакого дна. Под рекой еще одна река, помнишь?
Волк. Тогда просто разреши мне напиться из нее.
Мария. А ты и вправду вырос, Лобо.
Волк. Да или нет?
Мария. Нет никакого «да» и «нет». Если ты хочешь пить – пойди и найди воду.
Волк. А если вода не захочет меня?
Мария. Вода всегда готова утолить жажду, если только это твоя река.
Волк. Как я узнаю?
Мария. Просто сделай глоток.
И Волк делает глоток, а Мария танцует свой танец для него.
Волк. Я знаю третье имя.
Мария. Если знаешь – не говори…
И он не говорит. И она не говорит тоже. Может быть, им просто больше не нужны слова?
И четвертая сестра – Память
Мария снова одна. Она поет песню и отпускает от себя все, что отслужило свой век, все, что состарилось, и чему пришла пора умереть. Мария поет песню, а когда песня заканчивается, начинается сказка.
Мария. Говорят, душа бесплотна и невесома, и увидеть ее нельзя. Говорят, есть плоть и кровь, а есть дух – и все это разные вещи. А еще говорят, что бывает так, будто слышит человек зов крови, или загорается у него огонь в душе, или просыпается в нем память сердца. Люди много говорят, любят болтать люди – болтают, болтают, нанизывают слова, словно кораллы на нитки, сыплют, словно бисер в шкатулку, перекатывают во рту, как вино, выплевывают, словно яд, бросаются ими как сором, легко дают, легко назад забирают. Где она, душа, за всеми этими словами?
А я так скажу: мать моя, а до этого ее мать, а до того – моя бабка, и так все глубже, все дальше и дальше, до самой праматери – вот что делали. Находили, бывало, кость – зверя ли, человека ли – без разницы. И как только кость эта оказывалась у них в руках, покоя им больше не было, пока они – по косточке, по косточке – весь скелет не собирали. А потом начинали петь песню над тем скелетом. Древняя песня, страшная песня, живая – как сама жизнь.
Долго пели – да и как не петь, когда твои корни в земле, а крона к небу тянется? Стой себе и пой – для этого ты и в мир пришла – так мне мать говорила. И вот, от той песни начинали кости на голом скелете обрастать плотью. С каждой новой строкой обрастали все больше и больше, пока не оказывалось, что не видно уже белых костей, а лежит вместо них тело. И тогда моя мать, а до нее – бабка, а до той – многие и многие – наклонялась к этому телу и вдыхала в него душу.
И вставал с земли волк или человек – без разницы – главное, что живой. И уходил в мир – идти своей дорогой. А когда дорога заканчивалась, и плоть умирала, все начиналось сначала. Главное – чтобы хоть одна косточка уцелела, по которой потом весь скелет собрать можно будет. Хоть одна…
Входит Волк. Он весел, потому что знает: ему пора уходить. Он грустен – потому что знает: ему пора уходить. Он растерян, потому что знает…
Мария.Хочешь, я сварю тебе кофе? Сегодня без пряностей, Курт.
Волк. Не называй меня Куртом. Я теперь Ульв.
Мария. Отличное имя для волка.
Волк. Кстати, об именах. Не откроешь ли мне четвертое?
Мария. Нет.
Волк. Нет?
Мария. Я ведь тебе говорила – все имена ты открываешь сам.
Волк. Но ты ведь мне помогала! Ты открыла мне первое и второе…
Мария. А четвертое не могу.
Волк. Я думал, что ты можешь всё.
Мария. Всё.
Волк. Тогда почему?
Мария. Это – уже другая сказка, Ульв. Не моя, понимаешь? Это твоя сказка и твоя дорога. Только тебе самому идти по ней, тебе выбирать повороты и вершины, тебе обозначать направление, взлетать за своей мечтой, наращивать силу, дарить любовь и беречь…
Волк. Что беречь? Что?
Мария. Скажи сам.
Волк не сразу понимает, какое слово ждет от него Мария. Он не уверен в том, что догадался правильно, но четвертое имя уже не может храниться в глубине его сердца, оно настойчиво просится наружу и всплывает из глубин памяти.
Волк. Память…
Мария. Иди. Вот теперь тебе действительно пора.
Волк. Я должен?
Мария. Нет такого слова. Ты никому ничего не должен и тебе никто ничего не должен.
Волк. Слова…
Мария. Я могу и не словами, ты ведь знаешь.
Волк. Будешь присылать мне разноцветные сны с тонкими намеками?
Мария. Я буду петь тебе песни.
Волк. Долго?
Мария. Пока ты захочешь слушать.
Волк. Хорошо. На раз-два-три?
Мария улыбается. Волк сам себе зло считает: Раз-два-три! И выходит, но тут же возвращается, как уже не раз до этого.
Волк. А кто же будет приносить тебе письма?
Мария. Ну, мало ли…
Волк. Но все же?
Мария вертит в руках маленькую белую косточку.
Волк. Я так и думал. А кто это будет? Как ты станешь его звать: Вук? Или Хунт? Или – Воук?
Мария. Я стану звать его так, как захочу – пока он не поймет, чего хочет сам.
Волк. Хорошо. Тогда я не стану о тебе беспокоиться.
Мария. Иди уже.
Волк. Вот так просто? Никакого пафоса, никаких слез?
Мария. Будут тебе еще слезы. А пафос я не люблю, ты же знаешь. Хорошо, когда все просто, просто как жизнь, как смерть, как огонь, как вода. Ты все еще здесь? Тебе давно пора.
Волк. Прощай, Мария.
Мария. Шутишь, Ульв? Кто же от меня навсегда уходит? До свидания. До свидания, Волк...
Волк все-таки выходит. Мария смотрит ему вслед, а потом заканчивает свою уборку и начинает новый ритуал – ей есть над чем работать и для кого петь свою песню.
Мария. Если и есть в жизни смысл, так это – танец. Если есть у жизни сердце – так это песня. А если есть в жизни соль – это сказка. Этому меня научила моя мать, а ее саму научила ее мать, моя бабка, а ту – прабабка, а ее – прапрабабка, и так все глубже и глубже, все дальше и дальше. Когда я закрываю глаза, я вижу перед собой их лица – лица женщин из моего рода. Я вижу длинные вереницы женщин – красивых, сильных, мудрых, выносливых, старых и молодых. Я слышу, как они поют – хотя не всегда разбираю слова – но знаю, о чем они поют. О муках рождения детей и светлом лике смерти, о том, как алеет кровь на их руках и чернеет земля под их ногами, о том, что нет ничего слаще материнского молока и ничего горше материнской слезы, о том, как течет и вскипает магия под их кожей и проступает венами на поверхность...
Мария танцует свой танец, и земля вращается вокруг солнца, а все планеты держат свой ритм на орбитах. И пока Мария танцует, Вселенная движется. И Вселенная движется, пока Мария танцует, и нет этому конца и края…
The End
©Юлита Ран. 2012 г.
Итак, пьеса "Река под рекой", навеянная мотивами книги Эстес "Бегущая с волками".
читать дальшеРека под рекой
Это пьеса-песня, пьеса-танец, пьеса-ритуал, и если когда-нибудь кто-нибудь, кроме автора, соберется ее ставить, он непременно должен иметь это в виду.
Первую сестру зовут Мечта
В жилище Марии есть вода, огонь, воздух и земля. Есть бубен, ловец снов, нитки и бусины. Есть зерна и вино, корни и ветви, свежее и сухое. Есть три цвета: черный, белый и красный. Жилище Марии – сама жизнь, и все, что Мария делает – просто живет.
Все начинается с того, что Мария поет колыбельную на древнем и, возможно, никому больше, кроме нее, неизвестном языке. Она поет колыбельную и вяжет куклу – и то и другое выходит у нее естественно, словно дыхание. Когда кукла готова, Мария принимается за другую – и так, пока не закончится песня, а песня заканчивается тогда, когда ей хочется, и ни секундой раньше.
Мария. Если и есть в жизни смысл, так это – танец. Если есть у жизни сердце – так это песня. А если есть в жизни соль – это сказка. Этому меня научила моя мать, а ее саму научила ее мать, моя бабка, а ту – прабабка, а ее – прапрабабка, и так все глубже и глубже, все дальше и дальше. Когда я закрываю глаза, я вижу перед собой их лица – лица женщин из моего рода. Я вижу длинные вереницы женщин – красивых, сильных, мудрых, выносливых, старых и молодых. Я слышу, как они поют – хотя не всегда разбираю слова – но знаю, о чем они поют. О муках рождения детей и светлом лике смерти, о том, как алеет кровь на их руках и чернеет земля под их ногами, о том, что нет ничего слаще материнского молока и ничего горше материнской слезы, о том, как течет и вскипает магия под их кожей и проступает венами на поверхность.
Я вижу, как струятся их волосы, когда они расчесывают их в лунном свете, гребнями, сделанными из ольхи и березы. Мысли их бесплотны и призрачны, но я знаю, о чем они думают в эти минуты. Они думают о твердом и мягком, влажном и горячем, копье и щите, огне и воде, о зернах и плодах, о циклах и спиралях, что свивают свои кольца во мраке мироздания, бесконечно стремясь к свету и так же бесконечно падая назад, во мрак.
Вижу, как колышутся их бедра, когда они кружатся в танце. Плывут, плавятся, возникают на мгновение перед моими глазами, чтобы вновь исчезнуть – вереницы и вереницы женщин из моего рода. Они сотканы из стонов и криков, из смеха и вздохов, из плоти и крови, они полны терпкой влаги и несокрушимой силы – я чую ритм их танцев. Я знаю, для кого они танцуют, для кого наклоняются и выгибаются, для кого падают на землю, чтобы уже в следующую секунду взлететь к небу, для кого замедляются и ускоряют свои движения.
Мужчины говорят о таких танцах: древние как мир – мол, сколько лет миру, столько и танцу. Неправда! Танец древнее. Потому что боги создали этот мир, танцуя, и повелели всем женщинам на земле – танцевать. Пока мы танцуем, мир стоит, мир стоит, пока мы танцуем. Боги всегда любили пошутить! А если боги любили пошутить, значит, и людям не стоит быть серьезными – говорила мне мать. А еще говорила: слушай, девочка, свое сердце. В нем, в сердце – уже всё есть.
Когда Мария говорит эти слова, она, несомненно, совершает ритуал, смысл которого понятен прежде всего ей и тому, в честь кого он совершается. Но совершает его она так же просто, как до этого плела куклу, и так же естественно, как и все остальное, что она будет делать. Для нее нет разницы между зажиганием огня, танцем и подметанием пола – все это Мария делает одинаково осознанно.
В продолжение ритуала рождается танец – под музыку, возникающую извне и под слова, возникающие внутри. И даже если замолкает музыка, слова все равно продолжают возникать, и Мария все равно продолжает танцевать.
Мария. Золотой мой, странный, выйди из тумана, лучом озари, лаской одари, выходи понемногу на верную дорогу, выходи понемногу на верную дорогу. Замочила платье, выплела заклятье, небо отворится, чтоб ты мог спуститься, чтоб ты мог спуститься, силой подкрепиться. Ускользают тени, день уже длиннее, и в земле горячей жив росток незрячий, что пробьется к свету, к ясному ответу, золотой мой странный, выйди из тумана, лучом озари, лаской одари, выходи понемногу на верную дорогу, выходи понемногу на верную дорогу...
Как у света четыре стороны, как у года четыре поры, как у суток четыре времени, как у волка – четыре лапы, так и у сердца – четверо врат, какие открывать – лишь тебе решать, как на свет смотреть, какую песню петь, четыре сестры, по отдельности сильны, непобедимы вместе, каждая на своем месте, кто их имена откроет, к тому они и приходят, кто их имена узнает, тот ими выбран бывает…
Появляется Волк. Он молод и красив собой, но в глазах у него – вечная тоска о чем-то большем. В руках у Волка – письма к Марии. Они могут выглядеть по-разному, как бусины или пучки сухих трав, ракушки на шнурках или разноцветные камешки – всего этого в жилище Марии предостаточно.
Волк. Ты меня звала, Мария?
Мария прерывает свой танец, хотя танец, как и ритуал, нельзя прекратить. Диалоги Марии с Волком тоже похожи на танцы.
Мария. Если бы не звала, Мак Тир, ты бы не пришел.
Волк. Ясно. Значит, я Мак Тир?
Мария. Сегодня воскресенье, я подумала – почему бы и нет? Хорошо звучит.
Волк. Как скажешь.
Мария смотрит на письма, которые принес Волк, и которые сегодня имеют вид пшеничных зерен.
Мария. Твоя добыча?
Волк. Твоя почта.
Зерна густым потоком льются на колени Марии.
Мария. Сегодня мало.
Волк. Воскресенье.
Мария. Кофе сварить?
Волк. Я и сам могу.
Мария. Как знаешь.
Волк. Ты, конечно, делаешь это лучше…
Мария. У меня просто практики больше.
Волк. Но ты всегда добавляешь пряности, а нам, волкам, это не очень-то приятно.
Мария. Как могут быть неприятны пряности?
Волк. Ну, извини.
Мария. Ладно. Тогда свари мне кофе, пока я разбираю почту.
Волк. Хорошо.
Волк собирается уже выходить – ему пора варить кофе для Марии или охранять ее дом, или творить для нее музыку, но он задерживается на минуту.
Волк. Я хотел тебя спросить...
Мария. Наконец-то!
Волк. Да нет, не о том.
Мария. А! Ну, тоже ничего.
Волк. Как ее имя?
Мария. Чье?
Волк. Первой сестры.
Мария. Ты уверен, что хочешь это знать?
Волк. Я твой волк. Разве я не должен знать того, о чем ты думаешь?
Мария. А я не думаю, я плыву. Мир – это река, а есть еще одна река – под рекой, а под ней есть третья, и так до бесконечности. Все, чего мир ждет от нас – это чтобы мы доверились ему и нырнули. Чем глубже нырнем – тем выше взлетим, понимаешь?
Волк. Честно? Нет. Но я еще молодой. Я постараюсь.
Мария. Не старайся, Мак Тир, просто плыви.
Волк. И все-таки?
Мария. Как зовут первую сестру? Мечтой, конечно, как же еще.
Волк. Я почему-то так и думал.
Волк уходит, оставляя Марию наедине с ее письмами. Какое-то время она говорит с ними, а они говорят с ней, но все это остается неслышным кому-то еще, прежде чем, наконец, обретет голос, и Мария станет читать письмо вслух.
Мария. «Дорогая Мария! Это Анна. В детстве я очень любила шить и наряжать своих кукол, поэтому, когда выросла, поступила на юридический факультет. Сейчас мне тридцать восемь, у меня есть престижная работа, собственный дом с бассейном, две машины, муж и дети, а золотых цепочек в шкатулке столько, что я уже не могу ее поднять, эту шкатулку. По утрам, когда я просыпаюсь, я всегда говорю себе: Ты счастлива, Анна, ты очень-очень счастлива. Миллионы женщин не имеют того, что есть у тебя. Миллионы женщин завидуют тебе и грезят о том, чтобы у них все это было: престижная работа, собственный дом с бассейном, две машины, муж и дети. А! Еще золотые цепочки! Миллионам женщин только снится все то, что есть у тебя наяву, поэтому, Анна, ты счастлива, ты очень-очень счастлива. Но если я счастлива, Мария, почему мне так хочется умереть? Почему в моих глазах нет блеска? Почему погас огонь внутри меня? Ведь у меня все есть, Мария: престижная работа, собственный дом с бассейном, две машины, муж и дети. И золото, золото, столько золотых цепочек, что впору удавиться на одной из них!»
Мария выпускает из рук это письмо, а за ним еще одно и еще.
Мария. Если бы моя мать сказала мне когда-то, когда я только начинала, с чем мне придется иметь дело, хватило бы у меня сил начать? Если бы я знала, сколько раз мне придется читать и слышать вот это: «Дорогая Мария! Меня зовут Вероника, и я всю жизнь мечтала стать художницей, но обстоятельства сложились так, что я была вынуждена пойти работать на фабрику…»
«Мария! Неважно, как меня зовут, потому что это не имеет никакого значения точно так же, как моя жизнь не имеет никакого смысла. Я хотела лечить животных, но мои родители сказали, что это непрестижно, и я стала экономистом, хотя ненавижу цифры и люблю животных…»
«Я танцевала, но мой муж сказал, что это неприлично…»
«Я сочиняю сказки, но мои родные говорят, что они примитивные и глупые…»
«У меня была мечта, но отец заставил меня от нее отказаться…»
Убила мечту… Похоронила надежды… Меня заставили… Я не вижу смысла… Мне страшно… Я покорилась… Мой огонь погас!
Мария яростно отбрасывает письма.
Мария. Погас, значит?! А что ты сделала для того, чтобы он горел? Огню нужны дрова, а душе – мечта, иначе она, душа, как птица без крыльев. Тело согреть нетрудно, но нам ведь всегда мало, верно? Всегда хочется накормить его повкуснее, нарядить покрасивее, цепочек золотых на него навесить, шею ими обмотать, чтобы потом удавиться легче было. Нет великой доблести в том, чтобы идти за своей мечтой. И мужества никакого особого в этом нет. Это все поэты, они любят представить простую вещь так, что она чем-то волшебным кажется, невозможным… Мечта – говорят поэты – она словно бабочка. Хрупкая и нежная, воздушная и непредсказуемая. Побежишь за ней – кто знает, куда она тебя заведет, в какие дебри, в какие болота? Бабочка-то по небу летит, а человек по земле бежит, подняться не может, взлететь не умеет – там, где мотылек легко сядет, легко вспорхнет, человек оступится да и завязнет.
А мне мать не так говорила. Она мне сказку о мечте рассказывала. Мечта – говорила она – это птица-орлица, и на месте ей никогда не сидится, летает она по небу, ныряет она под воду, и не просто так рыщет – человека ищет. А когда своего человека найдет, на крыло поднимет и с собой унесет, а он уж сам потом решает – свалиться ему или пусть летает…
Пока Мария рассказывает эту сказку, она и сама становится похожей на птицу-орлицу, которую ее мать называла Мечтой. Но даже в своем полете она не перестает быть Марией – которая помнит, что ее ожидают отброшенные письма. И она снова собирает их вместе – потому что всякое зерно нужно посеять, а на каждое письмо надо дать ответ.
Мария. Вот что я скажу тебе, дорогая Анна! С тех пор как ты пришла в этот мир, твоя птица-Мечта уже выбрала тебя. Она кружит над тобой, и стоит лишь поднять голову, чтобы, наконец, увидеть ее. Если ты пойдешь за ней, Анна, никто не скажет, куда она тебя приведет. Ты можешь взлететь высоко, а можешь и не взлететь. Можешь парить в небе долго-долго, а можешь и не попасть в поток. Я не знаю, Анна, что именно ждет тебя на этой дороге. Потому что это – только твоя дорога, не моя. Но я знаю, что если ты не сделаешь хотя бы одного шага по ней, хотя бы одного самого маленького шага – твой огонь никогда не загорится снова, сколько бы ты ни повторяла как заклинание, как мантру, как молитву: Я счастлива, я счастлива, потому что у меня есть… Что там у тебя есть, Анна? Две машины? Диплом юриста? Золотые цепочки? Единственное, что у человека есть – это его душа. Постарайся подумать об этом перед сном, Анна, просто постарайся подумать…
Мария отправляет письмо Анне и еще множество писем другим женщинам, и снова танцует свой танец и поет песню на каком-то другом языке, пока не настает время для иного ритуала и иного рукоделья.
Имя второй сестры – Сила
Мария заварила травы в горячей воде и теперь кропит свое жилище.
Мария. Мята для радости, корица для сладости, розмарин для чистоты, базилик для остроты, тимьян защитит, лаванда прояснит, анис откроет, бергамот утроит… Мята для радости, корица для сладости, розмарин для чистоты, базилик для остроты, тимьян защитит, лаванда прояснит, анис откроет, бергамот утроит…
Мария повторяет свое несколько раз, пока Волк не прервет ее. Он вносит охапку новых писем – на этот раз они выглядят как клубки ниток.
Волк. Здравствуй.
Мария. И ты будь здоров!
Мария обрызгивает Волка своим отваром. Волку это не слишком-то приходится по вкусу, и он чихает.
Волк. Я же говорил – нам, волкам, пряности не нравятся.
Мария. Ах, Фаркаш, без пряностей жизнь такая пресная!
Волк собирается что-то сказать, но решает промолчать. Мария снова брызгает на него водой.
Мария. Не спросишь?
Волк. О чем?
Мария. Почему ты сегодня Фаркаш?
Волк. Наверное, потому что среда?
Мария. Нет!
Волк. Потому что полнолуние?
Мария. Нет!
Волк. Потому что серебряная богиня так велела?
Мария. Нет, нет и нет!
Волк. Золотой бог?
Мария. Нет! Сдаешься?
Волк. Это ты у волка спрашиваешь?
Волк выхватывает у Марии миску с отваром и сам теперь носится за ней, пытаясь обрызгать водой. Оба смеются, когда Волку, наконец, удается поймать Марию – любым доступным ему способом.
Волк. И почему же сегодня я Фаркаш?
Мария. Тебе интересно, интересно, да? А я не скажу, не скажу, не скажу!
Волк. Мне умолять тебя? Или еще раз обрызгать водой? Что сделать, чтобы тебя заставить?
Мария резко перестает смеяться. Волк тоже быстро понимает, что шутка вышла неудачной. Он опускает руки, и Мария отходит от него.
Волк. Извини. Я не подумал.
Мария. Ты просто еще молодой.
Волк. Это не оправдание.
Мария. Точно.
Волк. Посмотришь сегодняшние письма?
Мария. Потом.
Волк.© Устала?
Мария. От чего?
Волк. Ну, от всего этого. Все только просят чего-то, жалуются, хотят. Бродят с погасшими светильниками, а ты – зажигай.
Мария. У меня на всех огня хватит.
Волк. Огня-то хватит, а воды?
Мария. И земли, и воздуха. Ты, Фаркаш, когда уйдешь от меня…
Волк. Что? Разве я могу от тебя уйти?
Мария. Можешь, можешь, не перебивай. Так вот, когда уйдешь от меня, запомни… Не стоит говорить женщинам: Я тебя заставлю!
Волк. Я могу их сломать?
Мария. Женщины плохо ломаются, но хорошо гнутся. А что бывает с лозой, если ее долго пригибать к земле?
Волк. Она выпрямится и ударит меня?
Мария. Вполне возможно.
Волк. Можешь облить меня пряной водой с ног до головы.
Мария. Лучше я расскажу тебе сказку.
Слышать такое от Марии – все равно что узнать: она тебя простила. Мария садится, а Волк укладывается головой ей на колени, и она начинает ткать свою сказку.
Мария. Там, где вершины гор целуются с небом, где ветры не свистят, а стонут, где снега белее белого, а скалы холоднее льда, жил один Старик. Птицы носили ему вести в клюве, звери доставляли пищу для тела, а рыбы – рыбы любили помолчать с ним за компанию. Рыбы – они всегда знают, о чем и с кем можно помолчать.
Волк. А люди?
Мария. А люди? Что люди… Люди ничего Старику не приносили, только брали – кто совет, кто лекарство, кто просто ласковый взгляд. Но Старик от этого не беднее становился, а наоборот.
Каждый год, когда весна убивала зиму, а мать Земля зачинала новую жизнь, приходили к Старику ученики – мудрости его научиться – и никого он от себя не гнал, всем открывал свои секреты, да и секретов тех было, словно серебряных монет в кружке у нищего. Рано вставать, холодной водой умываться, за все мир благодарить и делать то, для чего рожден. Если ты царь – будь добр, правь. Если ты гончар – лепи свои горшки. А если ты певец – пой свою песню и ни о чем не тревожься. Но все, что ты делаешь – делай честно и в полную силу.
И вот однажды пришел к старику великий Воин. Ни одного поражения не потерпел он, ни одного врага не отпустил живым с поля боя. Силы в нем было столько, что земля трещала под подошвами его сапог, а камни сами из-под ног раскатывались – чтоб не наступил, в муку не перемолол.
- Возьми меня к себе в ученики, – сказал Воин Старику. – Не возьму, – ответил Старик. – Что?! – воскликнул Воин, и в глазах его запылала ярость. – От северного моря до южного, от восточных гор до западных равнин – все меня знают и все меня боятся! А ты не хочешь взять меня в ученики? – Нет, – отвечал Старик. – Я не стану твоим Учителем, потому что на самом деле ты ничему не хочешь учиться. – Последнего жалкого оборванца берешь ты к себе в учение, а меня – сильного духом, не хочешь? – заревел Воин. – И в третий раз повторяю тебе: не хочу, – кротко сказал Старик.
Рассвирепел тогда Воин, выхватил свой меч и бросился на Старика. Ученики закрыли собой своего Учителя и пытались дать отпор Воину, но у них не было столько сил, сколько у него, и оружия не было тоже. Так они все и погибли, но ни один не склонил головы перед Воином и ни один не показал ему свою спину.
- Вот и хорошо, что ты мне отказал! – рассмеялся Воин, вытирая о траву окровавленный меч. – Чему бы ты мог научить меня? Слабости? – Ты так ничего и не понял…– Ты пришел за уроком, а останешься без него. У тебя есть сила, но нет смирения, а, значит, в тот момент, когда ты потерпишь поражение в битве – ты умрешь, даже если тело твое проживет еще долго-долго.
Мария замолкает, но Волк не выдерживает долгого молчания.
Волк. И что потом?
Мария. Потом? Потом Воин потерпел поражение и умер.
Волк. Его убили?
Мария. Нет. Он просто не смог жить проигравшим.
Волк. Ну и правильно. Если проиграл, значит, ты слабый. А если слабый – зачем тогда вообще жить?
Мария. А что такое сила, Фаркаш? Сила в твоих лапах, верно. Сила в твоих клыках, сила в твоей груди, великая сила! Но на всякую силу есть та, что сильнее. На всякий меч есть своя пуля. Иногда нужно уметь принять поражение – чтобы выиграть главную битву.
Мария принимается за свои обычные дела, но Волк все никак не может успокоиться.
Волк. Вторую сестру так и зовут – Сила?
Мария. Думаю, да. Так говорила мне моя мать, а ей – ее мать, а той…
Волк. Все женщины твоего рода, это я понял.
Мария. Молодец.
Волк. Я быстро учусь. Мечта… Сила… Сила…Мечта… Что толку в мечте без силы?
Мария. Не больше, чем в силе без мечты.
Волк. Но иногда сила заключается в слабости?
Мария. Очень часто. Спроси об этом любую женщину.
Волк. Я не знаю других женщин, Мария, я знаю только тебя. Ты спела для меня песню, и я пришел.
Мария смотрит на Волка и тихонько поет ему песню, но его сейчас интересует только один вопрос.
Волк. А главная битва – где она идет, Мария?
Мария подходи к Волку близко-близко, так что они могут слышать дыхание друг друга, и ничего не говорит ему словами, лишь кладет руку на его грудь – туда, где под человеческим обличьем бьется сердце Волка. Волк накрывает ее руку своей – и на этот раз Мария не собирается вырываться. Волк уходит первым, но оборачивается.
Волк. И все-таки – почему я сегодня Фаркаш?
Мария. Потому что я так захотела…
Волк кивает головой, словно в самом деле что-то понял, и уходит.
Третья сестра – Любовь
Мария снова поет и плетет реальность из разноцветных ниток, читая в клубках вопросы и выплетая ответы на них.
Мария. «Дорогая Мария, это я, София. Во мне сидит некое чувство, и я боюсь, что оно просто разорвет меня изнутри. Подскажи, пожалуйста, что мне делать? Что делать, что делать?»
Дорогая София! Если некое чувство собирается разорвать тебя изнутри, единственное, что ты можешь с ним сделать – это выпустить его на волю. Встань утром пораньше, умойся холодной водой, надень свое лучшее платье и выходи из дому. А как только переступишь порог, начинай танцевать, дорогая София, танцуй себе и танцуй – а если можешь при этом еще и петь, то непременно делай это. И так до тех пор, пока не почувствуешь, что поделилась с миром всем, чем могла, и стала совершенно пустой внутри и свободной для нового чувства.
«Дорогая Мария! Это опять я, София. А что, если я выплесну в мир свое чувство, а мир его не примет?»
Дорогая София, если мир не примет твоего чувства, это будут уже проблемы мира, а не твои. Твое дело – выплеснуться.
«Дорогая Мария, но не стану ли я в таком случае пустой?»
Непременно станешь, дорогая моя София. Пустота на самом деле – это прекрасно. Это новизна, легкость, свобода – нет ничего лучше свободы, но ее невозможно объяснить словами.
«Дорогая Мария! Это вновь я, твоя София. Чувство свободы – это, разумеется, прекрасно. Но что если я так и останусь пустой навсегда? Ведь то, что есть сейчас во мне, уйдет, а новое? Что если новое так и не возникнет, не родится? Уж лучше бы мне поостеречься и сохранить хотя бы то малое, что есть во мне сейчас – одно-единственное чувство – чем открывать себя всем ветрам и подвергать неоправданному риску. Кто знает, что может надуть неизвестным ветром?»
Дорогая София! Когда ты задаешь мне одни и те же вопросы в течение нескольких лет – ты уверена, что в самом деле хочешь услышать мои ответы?
«Дорогая Мария! Я была бы очень признательна, если бы ты давала мне ответы не только во сне, но и каким-нибудь другим способом. Дело в том, что мой будильник обычно заведен на половину шестого. Вставать-то мне надо в семь, но я всегда завожу будильник на половину шестого, чтобы иметь возможность уделить немного времени себе. Я знаю, что ты посылаешь мне очень красивые, ярко раскрашенные сны, полные чудесных знамений и тонких намеков, но не могла бы ты сделать эти намеки чуточку толще, дорогая Мария? Потому что в тот момент, когда мой проклятый будильник звенит – то есть, каждый день, в половине шестого утра – я вскакиваю и забываю то, что мне снилось. В общих чертах помню, а детали – нет. Не могла бы ты сделать так – ну, пожалуйста, пожалуйста! – чтобы я помнила все? Заранее тебе благодарна, твоя София».
Дорогая София… Вот уже несколько тысяч лет я делаю то, что я делаю, и меня крайне сложно чем либо удивить, но похоже, тебе это удалось. Скажи, пожалуйста, когда твой будильник звенит в половине шестого, ты действительно встаешь с постели, чтобы уделить немного времени самой себе?
«Дорогая Мария! Насколько я понимаю, ты тоже женщина. Нет, не так – ты как раз и есть женщина, а я – женщина тоже. В общем, раз уж мы обе женщины, зачем ты задаешь этот вопрос? Конечно, я не встаю. Я выключаю будильник и сплю еще полтора часа. Но детали снов забываю и боюсь, что так никогда и не смогу понять – что же мне делать с тем чувством, которое сидит во мне и просто разрывает меня изнутри?»
Дорогая София! Может быть, ты уже лопнешь, наконец, и оставишь меня в покое?!
Входит Волк со свежей почтой для Марии. Сегодняшние письма плавают в круглом маленьком аквариуме с чистой водой.
Волк. Ого! Я и не думал, что ты умеешь злиться.
Мария. Иногда это даже полезно. Нельзя же все держать в себе, Лобо.
Волк. Почему это имя меня даже не удивляет?
Мария. Сегодняшняя почта?
Волк. Разумеется.
Мария. Почему столько воды?
Волк. Сегодня много слез. Все просят о любви, а когда женщины просят о любви, они не могут не плакать.
Мария. Уж конечно, если мужчины просят о любви, они делают это с сухими глазами.
Волк. Да.
Мария. Лобо, ты просто еще…
Волк. Уже нет. Я вырос. Разве ты сама не видишь?
Мария. Колесо года вертится как заведенное. Зерно, посаженное в землю, дает всходы, ростки поднимаются над почвой, жадно глотают дождь и впитывают солнечный свет, растут и крепнут под ветрами, тянутся вверх, вверх, вверх – пока не созреют плоды на них, чтобы в свою очередь упасть на землю и снова запустить колесо…
Волк. Сколько слов. Ты красиво сплетаешь слова.
Мария. Это моя природа.
Волк. Все, что ты делаешь, все, к чему прикасаются твои руки – все выходит красивым, живым, одухотворенным. Почему? В чем секрет?
Волк спрашивает Марию, и видно, что он и в самом деле хочет знать ответ. И когда Мария начинает отвечать ему, это немедленно перестает быть ответом и становится заклинанием.
Мария. Нет никакого секрета, Лобо, никакого секрета… Я просто делаю так, как учила меня моя мать: себя не бояться, на волнах качаться, нырять глубоко, взлетать высоко, двигаться в танце, ни за что не держаться, сказки сплетать, лаской исцелять, водою растекаться, землею рассыпаться, воздухом дышать и в огне сгорать… Вот и всё.
К тому моменту, как Мария произносит это «Вот и всё», в нее влюблен уже не только Волк, но и каждый мужчина, который может увидеть ее в этот момент.
Волк. Открой мне третье имя, Мария.
Мария. Я не открываю имен, Лобо. Ты сам узнаёшь их.
Волк. А если я узнаю неверно?
Мария. Не может быть ошибок, когда ты говоришь сам с собой.
Волк. Но все, кто тебе пишут, разве они говорят не с тобой? Разве не ты отвечаешь им через видения и сны, голосом интуиции и мгновенными озарениями? Разве не ты посылаешь им знаки, когда отправляешь в полет птиц, складываешь узоры из цветного песка, срываешь листья с деревьев, гонишь облака по небу?
Мария. Закрой глаза, Лобо, и просто ныряй. Ныряй все глубже и глубже.
Волк. Пока не достигну дна?
Мария. Нет никакого дна. Под рекой еще одна река, помнишь?
Волк. Тогда просто разреши мне напиться из нее.
Мария. А ты и вправду вырос, Лобо.
Волк. Да или нет?
Мария. Нет никакого «да» и «нет». Если ты хочешь пить – пойди и найди воду.
Волк. А если вода не захочет меня?
Мария. Вода всегда готова утолить жажду, если только это твоя река.
Волк. Как я узнаю?
Мария. Просто сделай глоток.
И Волк делает глоток, а Мария танцует свой танец для него.
Волк. Я знаю третье имя.
Мария. Если знаешь – не говори…
И он не говорит. И она не говорит тоже. Может быть, им просто больше не нужны слова?
И четвертая сестра – Память
Мария снова одна. Она поет песню и отпускает от себя все, что отслужило свой век, все, что состарилось, и чему пришла пора умереть. Мария поет песню, а когда песня заканчивается, начинается сказка.
Мария. Говорят, душа бесплотна и невесома, и увидеть ее нельзя. Говорят, есть плоть и кровь, а есть дух – и все это разные вещи. А еще говорят, что бывает так, будто слышит человек зов крови, или загорается у него огонь в душе, или просыпается в нем память сердца. Люди много говорят, любят болтать люди – болтают, болтают, нанизывают слова, словно кораллы на нитки, сыплют, словно бисер в шкатулку, перекатывают во рту, как вино, выплевывают, словно яд, бросаются ими как сором, легко дают, легко назад забирают. Где она, душа, за всеми этими словами?
А я так скажу: мать моя, а до этого ее мать, а до того – моя бабка, и так все глубже, все дальше и дальше, до самой праматери – вот что делали. Находили, бывало, кость – зверя ли, человека ли – без разницы. И как только кость эта оказывалась у них в руках, покоя им больше не было, пока они – по косточке, по косточке – весь скелет не собирали. А потом начинали петь песню над тем скелетом. Древняя песня, страшная песня, живая – как сама жизнь.
Долго пели – да и как не петь, когда твои корни в земле, а крона к небу тянется? Стой себе и пой – для этого ты и в мир пришла – так мне мать говорила. И вот, от той песни начинали кости на голом скелете обрастать плотью. С каждой новой строкой обрастали все больше и больше, пока не оказывалось, что не видно уже белых костей, а лежит вместо них тело. И тогда моя мать, а до нее – бабка, а до той – многие и многие – наклонялась к этому телу и вдыхала в него душу.
И вставал с земли волк или человек – без разницы – главное, что живой. И уходил в мир – идти своей дорогой. А когда дорога заканчивалась, и плоть умирала, все начиналось сначала. Главное – чтобы хоть одна косточка уцелела, по которой потом весь скелет собрать можно будет. Хоть одна…
Входит Волк. Он весел, потому что знает: ему пора уходить. Он грустен – потому что знает: ему пора уходить. Он растерян, потому что знает…
Мария.Хочешь, я сварю тебе кофе? Сегодня без пряностей, Курт.
Волк. Не называй меня Куртом. Я теперь Ульв.
Мария. Отличное имя для волка.
Волк. Кстати, об именах. Не откроешь ли мне четвертое?
Мария. Нет.
Волк. Нет?
Мария. Я ведь тебе говорила – все имена ты открываешь сам.
Волк. Но ты ведь мне помогала! Ты открыла мне первое и второе…
Мария. А четвертое не могу.
Волк. Я думал, что ты можешь всё.
Мария. Всё.
Волк. Тогда почему?
Мария. Это – уже другая сказка, Ульв. Не моя, понимаешь? Это твоя сказка и твоя дорога. Только тебе самому идти по ней, тебе выбирать повороты и вершины, тебе обозначать направление, взлетать за своей мечтой, наращивать силу, дарить любовь и беречь…
Волк. Что беречь? Что?
Мария. Скажи сам.
Волк не сразу понимает, какое слово ждет от него Мария. Он не уверен в том, что догадался правильно, но четвертое имя уже не может храниться в глубине его сердца, оно настойчиво просится наружу и всплывает из глубин памяти.
Волк. Память…
Мария. Иди. Вот теперь тебе действительно пора.
Волк. Я должен?
Мария. Нет такого слова. Ты никому ничего не должен и тебе никто ничего не должен.
Волк. Слова…
Мария. Я могу и не словами, ты ведь знаешь.
Волк. Будешь присылать мне разноцветные сны с тонкими намеками?
Мария. Я буду петь тебе песни.
Волк. Долго?
Мария. Пока ты захочешь слушать.
Волк. Хорошо. На раз-два-три?
Мария улыбается. Волк сам себе зло считает: Раз-два-три! И выходит, но тут же возвращается, как уже не раз до этого.
Волк. А кто же будет приносить тебе письма?
Мария. Ну, мало ли…
Волк. Но все же?
Мария вертит в руках маленькую белую косточку.
Волк. Я так и думал. А кто это будет? Как ты станешь его звать: Вук? Или Хунт? Или – Воук?
Мария. Я стану звать его так, как захочу – пока он не поймет, чего хочет сам.
Волк. Хорошо. Тогда я не стану о тебе беспокоиться.
Мария. Иди уже.
Волк. Вот так просто? Никакого пафоса, никаких слез?
Мария. Будут тебе еще слезы. А пафос я не люблю, ты же знаешь. Хорошо, когда все просто, просто как жизнь, как смерть, как огонь, как вода. Ты все еще здесь? Тебе давно пора.
Волк. Прощай, Мария.
Мария. Шутишь, Ульв? Кто же от меня навсегда уходит? До свидания. До свидания, Волк...
Волк все-таки выходит. Мария смотрит ему вслед, а потом заканчивает свою уборку и начинает новый ритуал – ей есть над чем работать и для кого петь свою песню.
Мария. Если и есть в жизни смысл, так это – танец. Если есть у жизни сердце – так это песня. А если есть в жизни соль – это сказка. Этому меня научила моя мать, а ее саму научила ее мать, моя бабка, а ту – прабабка, а ее – прапрабабка, и так все глубже и глубже, все дальше и дальше. Когда я закрываю глаза, я вижу перед собой их лица – лица женщин из моего рода. Я вижу длинные вереницы женщин – красивых, сильных, мудрых, выносливых, старых и молодых. Я слышу, как они поют – хотя не всегда разбираю слова – но знаю, о чем они поют. О муках рождения детей и светлом лике смерти, о том, как алеет кровь на их руках и чернеет земля под их ногами, о том, что нет ничего слаще материнского молока и ничего горше материнской слезы, о том, как течет и вскипает магия под их кожей и проступает венами на поверхность...
Мария танцует свой танец, и земля вращается вокруг солнца, а все планеты держат свой ритм на орбитах. И пока Мария танцует, Вселенная движется. И Вселенная движется, пока Мария танцует, и нет этому конца и края…
The End
©Юлита Ран. 2012 г.
@темы: Мифология, Женские практики, Лик Богини, Жизнь-Смерть-Жизнь
-
-
11.06.2015 в 13:28-
-
12.06.2015 в 00:55